Юрий Истомин о ребрендинге шансона: «В основе – блатняк 90-х, но с зумерским сленгом и современной повесткой»

Премьера музыкального альбома «Переход в Стамбуле» Юрия Истомина, многочисленным популярного как автора бестселлеров группы «Колыма», состоялась 1 февраля 2025 года на всех популярных стриминговых платформах России и решетка. В преддверии этого действия зам. основного редактора информативного учреждения «ИнтерМедиа» Наталия Галиулова поговорила с актером о модификациях российского шансона и его новоиспеченных темах – нейросетях, информативных пузырях, имитациях в мире художества и заключительных академических исследованиях.

НГ: Юрий Александрович, как вы впервые заинтересовались шансоном?

ЮИ: Моим первым делом был выпуск аудиокассет и дисков (достижение-фирма «Российский хит». – Прим. авт.). И тогда я вписал для сборника одну песню – «Колыма, Москва бандитская», под псевдонимом “группа «Колыма»”. Трек зашел, потому мне привелось затем сделать целый кипсек. Ниша тогда была почти пустобрюхая, так что песня отлично торговался. Хотя, рынок был % на 80 разбойничий, особенно в ареалах. Чтобы обойти эту задачу, мы выдумали трюк – сделали обложку из голографической документа. Вышло и благовидно, и инновационно, и намного проблематичнее подделать. В следствии группа «Колыма» продала больше миллиона озагсенных кассет и дисков!

В корпоративном, жанр мне всегда нравился, просто в какой-то момент, в 2005 году, я густо взялся делом – и творчество затихло, стало хобби. Но я продолжал делать статьи, вписывать какие-то идеи.

НГ: А затем что-то произошло?

ЮИ: Да, в какой-то момент у нас стали систематически намереваться огромные фирмы, минимум посетителей 30-40, и видимый их часть – французы. Как закон, любой подобной ужин дочерчивался тем, что я хватал в руки гитару и пел собственные песни. В них я старался включать общенациональный французский спектр, гармошку. Так мое творчество завоевало еще и оттенок запошивочного шансона.

Единожды, когда я демонстрировал собственные новые песни, они побудили особенно бурливую отклик – и меня это вдохновило. Я поразмыслил, что, наверное, для мои хобби присуща кругообразность – пришло время вновь вернуться к музыке.

НГ: А как удалось, что мелкотемье ваших песен стала настолько численный и даже научной?

ЮИ: Моим главным делом в последние годы был розыск альтернативных информации. Это когда ты для фондового рынка и рынка недвижимости отыскиваешь непрямые свойства того, как на самом деле обстоят состояние в фирмы, нет ли вопросов, о которых пока обширно не известно. В какой-то момент мы стали изучать само мнение подлинных информации, а позднее перевелись и к изучению того, что подобное действительность в принципе. Мы скопили все последние академические познания по этому спросу, а затем еще и напечатали их в варианте книги “Реалитология”. Затем на ее основе мы стали торговать гаджеты, делать линии… недавно раскрыть ВУЗ реалитологии в Город…

Вот в подобной информационной кругу я нахожусь. Сочиняю про то, что для меня и моих приятелей злободневно.

НГ: Но в ваших текстах есть и про относительные шконки. Это также значительно?

ЮИ: Стандарт свых песен – это человек из 90-х, которого истрепала судьба. Но в моих песнях за следующие 20 лет он плохо-мало ориентировался в достижениях современного решетка, науке, постарался различные роли жизни, в том числе с полетами на неофициальных аэропланах и привилегированными винами. Теперь у него уже иная, современная жизнь, и сфера интересов уже не как в повествованиях Бабеля, а скорее как в блогах в Telegram.

НГ: А откуда в вашем свежем альбоме возникла тема выразительного художества?

ЮИ: Я им также занимаюсь. Картины, которые построены на стыке жанров, кажутся, на мой взор, особенно забавно. Потому я и в своем сладкоголосом творчестве хотел это подтвердить – и отполосовал через шансона поп-арт. Потому мы теперь и говорим про ребрендинг киножанра.

Тема художества есть и в текстах. Песня «Джоконда» – можно сказать, анекдот для тех, кто в арт-вечеринке. Одна из актуальных тем для всех ее участников – фальшивки. Когда картина уходит в собственную коллекцию, коллекционеру уже незачем отзывать ее на экспертизу, потому в искусстве очень редко большие работы, единожды общепризнанные оригинальными, впоследствии переквалифицируются в имитации, даже если ими и являются. Может ли случиться, что «Джоконда» однажды окажется фальшивкой? Песня как раз об этих размышлениях.

НГ: А как зумеры причисляются к вашему «шансону для зумеров»?

ЮИ: У нас в фирмы у многочисленных есть дети, в том числе взрослые – лет 20, и они также наступают на наши события и выслушивают мои песни. Больше всего им нравится «Chat GPT» – это просто ликование; на 2-ом районе «Ну как тебе таковое, Илон Маск?». Далее уже молит от интересов точного человека.

НГ: Выходит, что ваш романс и умственный, и эстетский, и даже зумерский… набивается вопрос, можно ли называть вашу музыку шансоном после подобных основательных вариантов?

ЮИ: Я и сам высокомерничался сиим вопросом. Как-то спросил собственного известного, 1-го из первых слушателей, как бы он назвал то, что я делаю, и вписал его ответ [ищет записи]: «Ты ломаешь стереотип. Я всегда считал, что пение — это для обусловленной общества, к которой я себя никогда не причислял, а то, что ты чиркаешь – вовсе для иных людей. Это пение для тех, кто романс не обожает, по сути, песня с человечным лицом. И он смотрится не устаревшим, а популярным».

НГ: И вы решили отведать отыграть моду на пение? Теперь как раз известна эстетика 90-х, «Мнение мальчугана. Кровь на асфальте»…

ЮИ: В России песня почему-то больше всего конкурирует с рэпом. Когда показался Шкет, популярность шансона свалилась, затем вновь вернулась. Заключительное десятилетие – опять рэп.

Известный продюсер сообщает, что когда язычок киножанра устаревает, жанр прекращает притягивать передовую аудиторию. Язычок рэпа пока не обветшал, но, актуализировав язычок шансона, можно как минимум отыграть его в поле зрения зумеров и умственной аудитории.

НГ: А как это оценит престарелая помещение шансона?

ЮИ: Романс уже многократно менялся. То, что теперь крутят на радио – вовсе не то же самое, что слушали в 90-е. Тогда это гуще прозывалось «свая лиризм», «блатяга», даже «авторская песня»; еще было протока – «прислужные песни». Но все это тогда было не таким сюжетным, как песня. Когда же все это объединилось под одним именем на радио, формат стал переменяться в сторону больше широкой аудитории, радийности. Скинула речения казематная тема, таборная, ушла сюжетность… от конкретности пение сдвинулся в сторону абстрактности. В своих же песнях я принимаю за базу престарелый жанр, песня 90-х, но с условно зумерским сленгом и современной повесткой. Кто-то, конечно, это не воспримет, а кто-то, может, заново откроет для себя жанр.

НГ: В большей песне вашего альбома «Переход в Стамбуле» есть тема про запаздывание времени. Это по мотивам какого-нибудь изучения?

ЮИ: Да, это по мотивам занятий психолога Стива Тейлора. Он выгнал, что мы по-различному улавливаем время в зависимости от причин, и выгнал 4 закономерности: созерцание времени убыстряется с годом и когда мы чем-то увлечены, а сдерживается – когда мы чего-то поджидаем или происходит что-то беспримерное.

Выходит, что когда ты ожидаешь кого-то в аэропорту, время для тебя тормозится. Ты можешь отведать прочуять это чувство, а затем вынести его в среднюю жизнь, и в этом состоянии пытаться находиться как можно длительнее.

Так что «Имплантация в Стамбуле» – не только романтическая, но в какой-никаком-то толке и пользительная песня.

НГ: А есть у вас еще учено-известные песни?

ЮИ: Да, «Барыш в Матрице» – песня о симпатии, но вдохновлена она рапортами о формировании фарминдустрии. Так быстро эта отрасль не созревала никогда ранее, за последний год число ратифицированных лечебных веществ на распорядок выше, чем в ранные годы. Индустрия уже вышла на ту наиболее научно-техническую исключительность, когда любой год будет удваиваться число новоиспеченных открытий, изобретений и так дальше.

Кстати, еще в данной песне есть пасхалка к иной композиции альбома – «Ну как тебе подобное, Илон Маск?».

«Гипотеза симуляции» и «Квантовая сложность» также в какой-никаком-то толке базируются на наиболее обговариваемых теперь академических темах.

НГ: А какая из песен альбома, на ваш взор, наиболее бездонная?

ЮИ: Несомненно, «Макконахью». Ее я, кстати, написал первой. В ней есть несомненные отсылки к кинокартиной «Интерстеллар», одну из основных ролей в котором играется Мэттью Макконахи. Это песня о том, что все мы водимся в совершенно многообразных реальностях, многие из которых даже не имеют шансов соприкоснуться. Люди находятся в многообразных культурных пленках, в разнообразных верах, в разнообразных маркетинговых системах… Где-то пропагандировалось что-то один, где-то – иное, и для людей это стало долею злободневных ценностей. В подобных контрактах очень маловероятно,что два человека сыщут и полюбят друг друга.

НГ: Будете давать концерты?

ЮИ: Нет, как и в случае с «Колымой», не расчитываю. Я человек не общественный, сосредоточусь на записях, и, как и раньше, буду петь только дома для приятелей.