Семен Альтов: «Я в жизни такой же, как на сцене, — не умею прикидываться»

О Произведению С АРКАДИЕМ РАЙКИНЫМ

— Я писал для Аркадия Исаако­вича его последний спектакль «Мир жилью твоему». В связи с сим одна жур­налистка как-то задала вопрос: «Что вы ощутили, когда испытали, что ваш спектакль стал для Райкина заключительным?» Вероятно, хотела, чтобы я испытал себя убийцей. Поэтому так главен подбор и распорядок слов даже в обычной речи, а в юморе особенно... Когда я приступил трудиться с Райкиным, он уже был чужд от прежной дивной формы. Два инфаркта так просто не протекут. При этом Райкин-артист по-минувшему мог происходить неимоверные вещи. Я не раз случал у него в квартире на улице Горьковатого. Единожды Райкин, как всегда, посиживает в кресле, невиновною ручкой удерживает подрагивающую левую. Пожилой, натруженный человек с тихим гласом, только два огромных темных глаза сориентированы на меня. Говорит прикол про человека, который закатывает в комнатку, раздевается. И внезапно я это все ведаю: как носит освобожденная с головы ворона и нависает на вешалке, человек сбрасывает туфли и шевелит перстами... Вот что может великий артист!

О Службе С Иными Певцами

— Я признателен року за то, что работал с наилучшими спецами в этом жанре... Не желаю огорчать других, Хазанов на эстраде был тогда номер один. Хотя когда сегодня гляжу в ютубе Шифрина — виду, как же отлично он трудится! Володя Винокур не просто профессиональный комик, у него еще и негустой дар владеть к себе окружающих. В фирмы, за харчем нет ему равновеликих. Будь то лицедеи, армейские, бизнесмены — со всеми выищет всеобщий язычок, отодвинет на время все ваши проблемы.

О СОЗДАНИИ МИНИАТЮР ПОД Установленного АРТИСТА

— Только с Райкиным я работал «под артиста». А остальные — Хазанов, Шиф­рин, Винокур, Клара Новикова — брали готовые тексты. Когда-то я дал Шиф­рину «Раскаивающуюся Магдалину». Она ударила, стала для Фимы трамплином. С Яном Арлазоровым было интересно, но нелегко помогать. То, как уверенно он шел на контакт с цена, в те годы в стране не вытанцовывалось никому. Для Романа Карцева написал спектакль «Зал ожидания». У меня был одинаковый повесть про то, как различные люди намерились в одном площади, где годами чего-то все ожидают. Когда-то в Одессе Виктор Ильченко сказал: «Хороший повесть, чем не повод для представления?» Но тогда ничего не приключилось. А лет через десятеро, когда Вити уже не было, Карцев шмальнул составить спектакль, что я и есть. Это был наш один-единственный эксперимент, потому что мы с Карцевым «многообразною группы гости». И лучшего креативного союза, чем одесситы Жванецкий, Ильченко и Карцев, быть не могло. Они понимали друг друга с полуслова. Все три из Одессы, я санкт-петербургский. Поэтому этакая мичуринская автотрансплантация 1-го к иному, вышло неплохо, но не больше.

О СВОЕМ ФИРМЕННОМ Манере ИСПОЛНЕНИЯ

— Временами меня спрашивают: «А вы дома также так говорите?» Люди мыслят, что я подключаю собственный тембр перед речью. Нет, я в жизни подобной же, как на сцене, — не умею прикидываться. Коллеги высаживались на сцену, заряженные до искр энергетикой. А я функционирую «от противного»: появляюсь перед созерцателями раскупленный, но запускаю их в себя, и через минутку выясняет контакт. И мне с ними, и им со мною отлично.

ОБ ИЗМЕНЕНИИ ВОСПРИЯТИЯ ЮМОРА В НАШИ ДНИ

— У меня был очень известный повесть «Бакшиш» — Жванецкий когда-то сказал, что это наилучший потешный повесть русского периода. Прочтение учило 18 стукнут, и я выполнял его не только в собственных бардовских вечерах, но и в монтажных выступлениях. И всегда признательные хлопанье… Шло время, вокруг телефоны, эсэмэски, лайки, и я испытал: залу длинно внимать одну произведение нелегко. С болью в душе завязал уменьшать сноска: 16 стукнут, 12, 10, 8. Когда уменьшил повесть в два раза, сказал себе «стоп» и перестал оправдывать.

Да, время устанавливает. Недавно окинул глазами свою библиотеку и поразмыслил, что моим потомокам она, наверное, уже не будет нужна. Брал с полочки «Шагреневую шкуру» Бальзака, решился возродить в памяти. Декламирую, и уже в конце первой страницы забуксовал. Слишком неторопливо. Не хватает компактности. Сейчас сочиняю в основном коротенькие повествования. А еще рассылаю друзьям собственные коротышки. Типа: «Преемники никак не могли поделить постигшее их горесть», «Идиоты — это все те, кто видит мир по-другому, чем я». Подобных накопилось больше тыщи. Может, издам раздельной книжечкой.

О Малолетстве

— Чем далее заглядываешь в прошедшее, тем безмятежнее представляется миновавшаяся жизнь. Пожалуй, по истинному удачливы мы были у исходной груди, где и прочмокали наилучшие годы… Я родился в Свердловске во время борьбы, в 1945 году. Полдюжины первых месяцев жизни там, прочая жизнь в Петербурге. Когда погодя много лет вернул в Екатеринбург на концерт, отец шмальнул отыскать дом, в котором я родился, — на улице Шейнкмана, 3-ий от угла, последний этаж, два изнаночных окна. После выступления, прот вечерком я сделал дом, два оконца, расплакался. Примчал домой, сказываю отцу, как защищал перед тем самым девятиэтажным обиталищем. Отец сообщает: «Подожди! В том жилище, где ты родился, было пять этажей». Оказывается, на зоне старого дома возвели новый. И не под этими окнами я рыдал... Я родился в 1945 году и еще помню эпохи, когда не было теликов. Но спичечки уже были, и огонь трением мы не доставали. Все обменивается — что-то настает, что-то уходит. Можете эдакое отрекомендовать: книжки были на вес золота. Давали их на ночь, присвоенные до дыр! Но благодаря этому дефициту наше поколение почитало все наилучшее — выжимку из мировой литературы.

О ЦЕНЗУРЕ В ПРОГРАММЕ «ВОКРУГ Хохота»

— Был суровейший отбор писательского свойства слов. Основным редактором была Татьяна Олеговна Паухова. Она придерживала планку, чтобы на экране не появилось намека на непристойность. Сегодня само мнение «непристойность» непонимаю без переводчика. Благодаря Пауховой выковался особый манера писательского юмора. Только один раз из мои повествования зачеркнули речь. Нашел я это, когда в ютубе переглядывал отметка, где Хазанов разбирал мой повесть «Малолетний хор в иноземном посольстве». Детушки соответственны были петь в австрийском посольстве, но доставили их в венгерское. В моем тексте было мнение «австро-мадьярский» посланец. В записи прибрали. Наверное, по ловким уразумениям. Или с испугу, на любой случай. В те эпохи «цензуру» пробовали включать некоторые созерцатели. У меня сохранилось письмецо от такового сердитого, который решился, что в своем повествовании я обижаю пролетарых, колхозников, докторов, академиков и вообще всех русских людей одним махом.

О САМОМ Забавном ПРИЗНАНИИ В Симпатии К ЕГО ТВОРЧЕСТВУ

— Занятная была картина… У меня есть фраза: «Если от вас ушла супруга, а вы не чувствуете унынии, погодите. Жена вернется, а с ней опечаль». Еду в «Портвеой стреле» домой, в Питер. В тамбуре подходит молодой человек и сообщает: «Я ваш фанат! Примечательные шутки ваши в фирмы имеют успех». Спрашиваю: «Какие, пример?» Спутник на секунду задумался и сообщает: «Ну там приблизительно вот так: «Если от вас ушла супруга, а вы этого не наблюли, ну и хрен с ней!» И загоготал так, как словно ничего смешней в его жизни не было! Запомните: в юморе очень главен распорядок слов! И вообще в жизни главен распорядок!

(Инна Фомина, «7 суток», 11.06.23)